Умер Григорий Померанц. В энциклопедиях (а сегодня и в некрологах) его представляют как философа, культуролога, писателя, эссеиста… Правильнее было бы сказать: мыслитель. Нет такой профессии. Это – роль. Личностей, претендующих на нее, а тем более – соответствующих ей, немного в России. С уходом Померанца трудно сказать, есть ли еще. Такого, как он, пожалуй, и не было.

Григорий Померанц: мыслить без препон, жить без страха

Умер Григорий Померанц. В энциклопедиях (а сегодня и в некрологах) его представляют как философа, культуролога, писателя, эссеиста… Правильнее было бы сказать: мыслитель.

Нет такой профессии. Это – роль. Личностей, претендующих на нее, а тем более – соответствующих ей, немного в России. С уходом Померанца трудно сказать, есть ли еще. Такого, как он, пожалуй, и не было. Мыслитель – миссия, которую в древности несли пророки, а позже – цадики. Это требует не только определенного уровня рассуждений и ясности суждений, но и особого образа жизни.

Он не только оригинально и мощно мыслил, он на этом уровне и жил.

Померанц – выпускник ИФЛИ, такого же питомника гениев и свободомыслия, каким был в XIX веке Царскосельский лицей, и по той же причине ликвидированного властью. Был слишком смел даже для ИФЛИ: его студенческую работу по Достоевскому признали антимарксистской. Кандидатскую диссертацию по философии написал еще до войны. Ее потом уничтожили на Лубянке как материал, «не имеющий отношения к делу». Защитить не успел – ушел добровольцем на фронт, хотя по здоровью был освобожден от призыва.

Воевать начал под Старой Руссой. Был ранен дважды, охромел. Вернулся в строй. Осенью 1942-го, под Сталинградом, вступил в партию. Служил в дивизионной газете. Ушел оттуда в комсорги пехотного батальона, зная, что на этой должности больше четырех месяцев не живут. Через четыре месяца и два дня был серьезно ранен. В госпитале ему вручили орден Красной Звезды. Покалеченной рукой не мог прикрепить его к гимнастерке, положил под подушку. Орден тут же украли. Второй ему вручат позже на фронте.

Войну закончил в Восточной Пруссии. Его не отпускали из армии, хотя вел он себя нетипично для политработника. Официально – в письменном заявлении начальству – отказался пропагандировать среди личного состава «Молодую гвардию» Фадеева как малохудожественное произведение. За это исключили из партии – из армии уволили, но с «волчьим билетом».

Фронтовик с готовой кандидатской, вернувшись в Москву, работал техником в тресте «Союзэнергомонтаж», корректором, продавцом в «Книжной лавке писателей» на Кузнецком. Когда началась кампания борьбы с «безродными космополитами», он знал, что ареста ему не избежать.

«И когда за мной пришли, – вспоминал Померанц, – страха не было. – Оперативники рылись в моих книжках, а я с аппетитом ел яблоко».

Это было в октябре 1949-го. Вышел он после смерти Сталина. А в Москву вернулся только после реабилитации, в 1956-м.

В том же году советские войска вошли в Венгрию, а в следующем началась травля Пастернака. Эти два события сделали из недавно реабилитированного «врага народа» сознательного врага режима. Он решает бороться в подполье, готов участвовать в вооруженном сопротивлении, если такое вдруг стихийно возникнет. Позже разочаруется в этом импульсивном порыве и сосредоточится на нравственном, идеологическом противостоянии. Вместе с родоначальниками диссидентского движения – А. Гинзбургом, Н. Горбаневской, Ю. Галансковым – провозглашает принцип «совершенной открытости и свободы от страха». Участвует в полуподпольных научных семинарах.

В своих философских эссе пытается объяснить мир, суть общественных процессов. Многое из написанного тогда, в начале 60-х, помогает понять и мир сегодняшний:

«Дорвавшись до пирога, голодные рыла быстро наедаются и отъедаются. Святое беспокойство исчезает (вместе с памятью о тех, кто вытолкнул их распоряжаться пирогом). Происходит простая перемена мест слагаемых, которая, как известно, не меняет суммы. Исключения укладываются в одну десятую (или сотую) и добродетелями своими вызывают несбыточные надежды, необходимые, по-видимому, для нормального хода процесса.

Оторванные от земли и рода люди гоголевских глин, привыкшие за что-то цепляться, схватились за место. Место не только красит их: оно создает их, как Бог создал мир, из ничего. Место определяет их взгляды, вкусы, мораль. Мораль, которую Сквозник-Дмухановский совершенно серьезно преподносит Держиморде: “Не по чину берешь!” Не та номенклатура.

Ибо человек гоголевских глин совершенно полно, искренне, без малейшего надлома отождествляет себя с местом, а место (и доходы от этого места) – с собой. Все они воры, но в то же время патриоты. “Если завтра война”, люди гоголевских глин, за немногими презренными исключениями, готовы (не переставая воровать) положить свой живот на алтарь отечества. При этом понятие “отечества” они никогда, даже умирая за него, не способны отделить от понятия “ваше превосходительство”»

Это – из эссе «Квадрильон», которое ходило по Москве в списках и произвело фурор в среде диссиденствующих интеллигентов.

Но настоящую известность (впрочем, в тех же узких кругах) ему принесло первое публичное выступление в Институте истории АН СССР осенью 1964 года. Это была чистая импровизация. Тезисы своего доклада (речь шла о Сталине) он набросал за полчаса до дискуссии на обороте каталожной карточки.

“Я посмел и сумел сказать вслух, публично то, что все вокруг хотели сказать и не решались. Я переступил через меловой круг, в котором топчутся курицы, – вспоминал он. – Но никакой внешней победы не получилось. Не вышло цепной реакции… Тем, у кого был ум, не хватило храбрости, тем, у кого была храбрость, не хватило ума…»

Публичную поддержку Померанцу оказал только кинорежиссер Михаил Ромм. Научная общественность смолчала. Его следующее выступление на ту же тему, уже в 1965 году, в Институте философии, широко разошлось в Самиздате.

В это время Померанц параллельно занимался научными исследованиями в области сравнительной культурологии. Область его интересов – духовная жизнь Индии и Китая. Написал первый в СССР солидный, 500-страничный, труд по философии дзен-буддизма. Это была его вторая кандидатская диссертация, которая вполне могла изменить жизнь – по крайне мере на бытовом уровне (с момента возвращения в Москву он работал библиографом – нет ниже должности для ученого и скромнее зарплаты). Защита предстояла в 1968 году в Институте востоковедения АН СССР.

Но в августе советские войска вошли в Чехословакию. И будущий диссертант подписал письмо в поддержку арестованных участников демонстрации на Красной площади. Защита не состоялась. Эту диссертацию потом использовал Андрей Тарковский при создании «Сталкера».

Померанц так и остался библиографом, с этой должности ушел на пенсию. Но стал гуру для диссидентов и гуманитариев, не согласных с официальной советской философией. Печатался только за границей. Участвовал в подпольных научных семинаров. На одном из них его услышал академик Сахаров – и восхитился широтой взглядов и глубиной мысли.

Его идейным противником был другой знаменитый диссидент – Солженицын. Называл Померанца «беспочвенным советским образованцем». Их полемика длилась десятилетиями. Померанц жестко критиковал «почвенический утопизм» Солженицына и его методы ведения дискуссии.

“Дьявол начинается с пены на губах ангела, идущего в бой за святое и право дело, – писал он. – Все рассыпается в прах, и люди, и системы, но вечен дух ненависти в борьбе за правое дело, и потому зло на земле не имеет конца”.

“Стиль полемики важнее предмета полемики, – утверждал Померанц. – Предметы меняются, а стиль создает цивилизацию”.

Среди прочего он дал самое лучше и глубокое объяснение антисемитизма Солженицына, проявившегося в последней книге нобелевского лауреата – «Двести лет вместе», его недопустимую для историка подмену фактов личными эмоциями, мстительной памятью.

Они были антагонистами не только потому, что один представлял позицию почвенников и основанную на ней националистическую ограниченность, а другой являлся страстным сторонником свободы личности и европейской демократии. Померанц считал, что Солженицын, несмотря на антибольшевистскую риторику и идеологию, приверженец революционной философии – однозначных решений и подходов. Неоднозначность, неодномерность мира – основа философии Померанца. Они не могли сойтись.

Тем не менее Померанц не позволял публиковать свою полемику с Солженицыным на родине, пока произведения самого писателя не стали публиковаться в России.

Свои книги, изданные на родине, мыслитель успел увидеть. После перестройки он был признанным гуру, читал лекции в Гуманитарном университете. Гонорары за книги тратил на издание своих новых книг, а жил на пенсию в пять тысяч рублей. Через месяц ему исполнилось бы 95. Трудно быть пророком в своем отечестве. Для этого нужно очень долго жить.

***

Люди диаспоры. (Из книги Григория Померанца “Записки гадкого утенка”)